Камень в кроссовке

16 февраля - на небе откушена луна,
рычат морозные собаки,
ветер натер руки докрасна
и Карачун ехидно жаждет драки,
о сколько душ, в его ледышке,
сколько жизней под ледяной водой,
тают в девятимесячной одышке,
и всплывают на покой.

Он смеялся над тем, кто его строил,
перед моралью из рукава карты бросал,
внутреннюю драму в себе он подстроил
его жизнь превращалась в сериал.
Беседа в метро - кастинг наглеца,
персонажи вокруг, вокруг забавы чтеца.

Дотошные люди твердили ему,
"Тут не спектакль мужчина, ваш грим ни к чему!"
Вновь хохот звучал и азартные улицы,
угощали дьявола десертом безумицы.
Домой приходя шут с уморой рыдал,
падал, кричал, пустоту умолял.
"Подари мне сюжет, отдай мне героев!"
"Хочу дикий запад, хочу я ковбоев."

Пробежала ночь, прошагали дни,
залип в кровати отчаянный парень,
герои сериала остались одни,
он мнил себя богом "я легендарен!"
Но, реальность в дверь постучала однажды.
Он открыл и ответил "я был уже там, был уже... Дважды.

Вечеринка в пещере, текла.
Под страстью музыкального крыла.
Там мне кричал - странный старик,
жутким, был его лик.
Он мне сказал: "нет там чертей,
лучше, уводи ты людей."

В стенах раздался громкий шорох
что это за новость?
Тут, обострилось всё, как порох,
на лицах их, видна суровость.

Мой крик доносился в их уши, легко
но, факелы гасли, становилось темно.
Поднялась суета, они стали дрожать.
Не думали даже, от обвала бежать!

На мокрой улице днём
над сырыми лужами, под дождём
с инструментами сидели три скелета
в разгар мрачного лета

Ловят взгляды проходимцы
сидящих, в шляпах черепов
ждут, ждут, уличные провидцы
когда споют песнь ста часов

в один час, монах к ним подошёл
сел на землю и песнь попросил
заиграла времени мелодия
в момент монах, лицом зацвёл
а, после взглядом поразил

запели кости в унисон
"ты скоро станешь вечным сном"
"ты будешь много,много пить"
"и жизнь закончишь ты любить"

не аплодировал монах
он оттолкнулся и ушёл
знал бы он, что эта песнь
его жизнь, его последний взмах
так медлен и тяжёл.

Наизнанку вывернут мой мир,
в пристрастии зубы кровоточат,
огромный нужен элексир,
свет дневной навечно обесточен,
когда во мраке чувствую я жертву,
отвергаю голод, не подчиняюсь зверству.

К зелени жажда застыла,
склонности подбираются с тыла,
шум ветра нерасторопно пугает,
с покоем вашим играет.

И моё призванье,
лучше чем лечение,
хоть иногда и манит,
пойти на осмысление.

Отойдя от мыслей,
всё вокруг зависнет,
и вновь во мне проснётся,
ужасно жуткий зверь.